Бунт Афродиты. Nunquam - Страница 41

— Теперь мы не узнаем, что это было или кто это был, — пожалел я.

А Бенедикта с облегчением вздохнула:

— И слава богу. Ведь этот разговор мог бы вновь повернуть всё с ног на голову — и мы опять оказались бы на роковом пути.

Потом мы легли и заснули возле тёплого огня, как впавшие в спячку белки, не в силах даже любить друг друга. Перед самым рассветом я открыл глаза в успевшей промёрзнуть комнате, чтобы поправить огонь и узнать насчёт кофе и сэндвичей. Зевавшая Бенедикта выглядела отдохнувшей и пыталась привести в порядок волосы. В ближайшей ванной комнате, куда я отправился на разведку, не было горячей воды; насколько я понял, нагреватели не работали целую вечность.

— Помнишь, — спросила Бенедикта, — старый коттедж? Его отремонтировали. Почему бы нам не пожить в нём, пока мы не привыкнем? Я бы хотела, чтобы, кроме нас с тобой, никого больше не было. Мы могли бы кататься на лодке. А, Феликс?

А я онемел от такой великолепной идеи. Маленькое деревянное шале было очень милым, но не таким уж и маленьким; когда-то мне приходила в голову мысль устроить в нём студию. Поначалу его строили для управляющего, но потом оказалось, что оно слишком далеко от хозяйского дома. Значит, шале ещё цело, хотя тоже пустует.

— Насколько мне помнится, ванная и кухня там в полном порядке.

— Прекрасно. Давай пойдём туда и посмотрим.

Сказано — сделано; и мы зашагали прямо по лугу, вытаптывая в росистой траве две борозды. Узенький ручеёк, луг, заброшенная мельница. Крошечный причал для лодки… Проклятье, как я не подумал об этом раньше?

— Дорогая, ты пробудила романтичного буржуа в моей душе. Тайна счастливой жизни заключается в том, чтобы уменьшать масштаб, ограничивать пространство; девушка должна быть такой, чтобы помещаться в объятиях юноши. Во всяком случае, мне никогда не нравились большие женщины.

Да, так и было, коттедж оказался на месте, но мне пришлось приналечь на кухонное окно, чтобы забраться внутрь. А внутри было тепло и сухо, полагаю, благодаря деревянным стенам, и на удивление чисто. Милая студия, глядящая сквозь плакучие ивы на туманные воды озера.

— Что может быть лучше?

Не слишком ли я размечтался, рассчитывая на пару счастливых лет без придирчивых вмешательств разума, портящего всё своими проклятыми истериками? Я даже не пытался точно сформулировать надежды, которые пробудило во мне деревянное шале, построенное как будто не без влияния Карадокова Парфенона на Целебесе.

— Думаешь, нам стоит хотя бы попытаться? — спросила она. — Здесь нет той жути, что в большом доме со всеми его воспоминаниями, — нет злой тени прошлого. Да и надо лишь перейти луг — мы могли бы ходить туда время от времени, как люди ходят навещать друзей на кладбище.

— Да.

Конечно же, сказано это было не без страха. Чем бедняга Феликс заслужил такое? Сам того не ведая, создал «Эякса»?

— Да. Согласен!

* * *

— Вы говорили, что ни разу не были в Тойбруке? — со счастливой снисходительностью спросил Маршан. — Не могу поверить.

Но я действительно не был там.

— Когда я занимался Авелем, там шла разработка какого-то таинственного нервного газа, и меня один-единственный раз снабдили документами. Вот и всё, что мне известно. Центральная нервная система.

Он хмыкнул совсем по-профессорски, словно был преподавателем, с удовольствием приглашающим приятеля, не члена клуба, на ланч в «Атенеум». Натянув на себя плед, он попробовал обогреватель — я отметил эти знаки старости и плохой изоляции на радиаторе. День был тёплый и сырой.

— Скажу вам откровенно, — продолжал он, — сегодня утром я стал читать газету и испугался. Подумал, что вижу Тойбрук, хотя на самом деле увидел…

Покопавшись в своих вещах, он вытащил газету и, развернув её, стал тыкать в фотографию тощим и жёлтым от табака пальцем. Заголовок представлял собой одно слово, кстати знакомое: Бельзен! Мы от души посмеялись над длинным старомодным навесом с двумя трубами, напоминающим конвейер мыльной фабрики. Изображение на фотографии было неясным, как будто размытым.

— А кстати, — пошутил я, — не творение ли это Карадока? На сей раз у него получился самый настоящий Парфенон.

— Очень красиво, — подтвердил Маршан, откидываясь назад и поправляя плед, — правда, очень красиво. А для нас таки и вовсе замечательно. В Европе таких лабораторий нет. Сравнимо разве что с Германией, но худший вариант. Нет, Тойбрук совсем другое. Звучит, словно придумано Энид Блайтон. Вы читали её книжки для детей?

— Конечно. Читал в метро.

— Тогда?

— Знаете, мне интересно, что у вас получилось и чего вы хотите от меня.

Маршан посмотрел на меня с весёлым любопытством. Потом сказал:

— Мы хотим добиться максимального жизнеподобия.

Молчание.

— То есть вам нужна иллюзия контролируемой реальности? Насколько можно постичь человека, так?

Маршан издал короткий смешок.

— Феликс, Феликс, — недовольно произнёс он, кладя ладонь мне на колено. — Из вас лезут прежние слабости. Вам непременно хочется насытить метафизикой эмпирическую науку. Так не пойдёт. Вы стучите в дверь, которой не существует. Стена-то монолитная.

— Будет вам метафизика, когда модели, которые вы создаёте, спрыгнут с ваших столов, став БОЛЕЕ реальными, чем вы сами! А что, если придётся переоценить вашу… грязное слово… культуру?

Маршан потряс головой.

— Мы должны двигаться шаг за шагом, а не вашими квантовыми прыжками — никакой науки не получится, если работать с типичными группами; мотор перегреется, отсюда и «Паульхаус».